Двадцать два года назад началась Первая чеченская. Одиннадцатого декабря 1994 года.
Пять лет назад была Болотная и начало репрессий.
Три года назад - Майдан и украинская война.
Эта страна явно не даст помереть от тоски.
Не скучай, родимый.
Фотографию с Майдана я ставил пару часов назад. Она ниже по ленте.
Фотография с Болотной стоит у меня в профиле. Автозак увозит меня, избитого, в Войковское ОВД. Я тогда судорожно пытался скинуть телефон со всеми своими контактами. Скинул. Диме Флорину. Дима сейчас эмигрант. В Одессе.
Эта фотография - из Чечни.
С самой первой моей войны.
Та война должна была стать главной в моей жизни, но один полковник все никак не успокоится, сидит у себя там на троне и все насыпает и насыпает нам в обе руки новых войн и нового дерьма.
Мне повезло, я не застал самые мясорубки Грозного, в Чечню я попал только в девяносто шестом, связистом, и задел её, в общем-то, относительно по касательной, но, блин, даже и мне с моим тогдашним везением, хватило больше чем за глаза. Ничего чернушнее, ничего страшнее и безнадежнее, чем та война, в моей жизни не было. Абсолютная чернушная безнадега.
Да, страшно умирать в сорок. Когда у тебя семья и дочь. Но еще страшнее умирать в восемнадцать. Когда ты еще и жизни-то не видел. Когда только-только вылез из-под мамкиной юбки.
Нельзя посылать пацнье в восемнадцать лет на убой. Нельзя этого делать. Просто нельзя.
Курский вокзал. Лето-96-го. Я возвращаюсь в Чечню после краткосрочного отпуска, который мне дали по болезни отца. Это последние секунды, когда я видел его живым. Он умер в августе девяносто шестого. Как раз когда начался штурм Грозного. Мне принесли телеграмму о его смерти уже на взлетке, когда наш сводный батальон уже загружали в вертушку. Наш полковой почтальон, Фунт, специально бегал по взлетке и разыскивал меня. Поймал в последние минуты. И я полетел в Москву на его похороны, а все полетели в Ханкалу. Из девяносто шести человек обратно вернулось сорок два.
Потом была Грузия. И я летел в вертушке с горелыми телами все тех же восемнадцатилетних пацанов. Было жарко, и одна трупная муха все пыталась и пыталась залезть мне в объектив. Эта страна опять не дает жить. Ни своим детям, ни чужим.
И вот проходит двадцать лет. И в Ростове и Екатеринбурге опять формируют эшелоны. И они опять везут смерть. Уже в другую соседнюю страну. Бывшую когда-то самой братской. И опять убивают, убивают, убивают...
А на этом самом Курском вокзале все туда же, на юг, едут "добровольцы" с прочищенными зомбоящиком мозгами. С этой же платформы, наверное, и едут. Это ведь все то же самое направление.
Трупы эта страна умеет укладывать, как шпалы. Убивать она умеет. Как своих, так и чужих. В этом ей не откажешь.
! Орфография и стилистика автора сохранены
